ПРОКАЗЫ СЯО ЦУЙ
«Величайших Постоянств» Ван, родом из Юе, когда был еще в возрасте, как говорится, «свитых рожков», лежал однажды днем на постели. Вдруг стало темно, мрачно, грянул сильный гром. К министру подбежало и легло под него какое-то животное, больше кошки, и, как он ни ворочался, не отходило. Через некоторое время погода прояснилась, и животное сейчас же убежало. Ван посмотрел на него: нет, это не кошка! Тут только он струсил и крикнул через комнату своего старшего брата. Тот, узнав в чем дело, с довольным видом сказал:- Ну, братец, ты, наверное, будешь очень знатным лицом. Это ведь к тебе приходила лисица, укрывающаяся от беды, которою ей грозил
Гром-Громовой.Действительно, впоследствии Ван в очень раннем возрасте выдержал экзамен на
«поступающего служить» и, побыв уездным правителем, поступил в «помощники государева правления». У него родился сын, по имени Юань-фын, чрезвычайно глупый. Шестнадцати лет от роду он не понимал, что значит женщина, что такое мужчина, так что никто из односельчан не вступал с ним в родство. Вана это огорчало.Случилось, что какая-то женщина в сопровождении молодой девушки вошла в ворота дома Вана и стала сама предлагать девушку в жены. Ван посмотрел на ее дочь; на ее очаровательном лице сияла открытая улыбка: настоящая порода фей! Ван был рад ей и спросил у женщины ее фамилию. Она назвалась Юй, дочь же, сказала она, зовут Сяо Цуй. Лет ей было две восьмерки. Стали говорить о свадебных деньгах.
- Она, знаете, пока при мне, ест хлеб с мякиной, да и то не досыта, - сказала женщина, - так что, если в одно прекрасное утро поместить ее в больших хоромах, дать ей служанок и слуг, кормить ее досыта жирной пищей, то все ее мечты будут осуществлены, а мое желание покойно. Разве я за свою овощь требую денег?
Госпоже это понравилось, и она оказала женщине весьма щедрый прием, а та тут же велела девушке поклониться господину и госпоже Ванам.
- Вот тебе свекор и свекровь, - сказала она, - которым ты должна усердно служить... Я сильно тороплюсь и пока уйду, а дня через три, должно быть, снова явлюсь.
Ван велел было слуге проводить ее на лошади, но она сказала, что ее село отсюда недалеко и что не стоит беспокоиться такими сложными хлопотами. Вышла за двери дома и удалилась. Сяо Цуй, нимало не горюя и не тоскуя, сейчас же села и стала рыться и выбирать
цветочные узоры. Госпоже Ван это было приятно, нравилось, полюбилось. Прошло несколько дней. Женщина так и не появлялась. Спросили молодую, где ее село, но та с совершенно наивным видом не умела сказать, как туда пройти. Тогда родители Вана дали мужу с женой отдельный двор и велели им закончить брачные обряды. Вановы родственники, услыша, что они подобрали себе в молодухи какое-то бедное ничтожество, стали насмехаться над ними, но при виде молодой все они пришли в изумление и разговоры прекратились.Молодая, вдобавок ко всему прочему, была необыкновенно сообразительна и умела угадывать по виду веселое или гневное настроение у свекра и свекрови. А те в свою очередь оказывали ей внимание и любовь, куда более заметные, нежели то бывает в обыкновенных обстоятельствах. Однако они робко-робко вели себя: все боялись, как бы она не возненавидела их сына за его идиотство. Молодая же все время была настроена радостно, смеялась и не выказывала к нему отвращения.
Единственной ее особенностью была страсть к шалостям. Так, она сшила из холста шар и давай его подкидывать ногами и хохотать. На ноги она надевала маленькие кожаные башмачки и, поддав мяч на несколько десятков шагов, дразнила мужа, веля ему бежать за мячом и принести. Барский сынок со служанкой, бывало, обливаясь потом, мчались друг за дружкой. Однажды случайно зашел сам Ван, и вдруг - тррах - мяч влетел и ударил прямо ему в лицо. Молодая вместе со служанкой унесли ноги, а барский сын все еще прыгал, скакал и догонял мяч. Ван рассердился, бросил в сына камнем, и тот, наконец, упал и заплакал. Ван рассказал об этом супруге. Та пошла сделать выговор молодой жене, которая лишь опустила голову и легонько улыбалась, а рукой царапала по дивану.
Как только свекровь удалилась, она опять, как глупенькая, запрыгала попрежнему.
Раз она взяла румян, белил и прочего и разрисовала мужу лицо узорами, как у черта. Увидя это, госпожа сильно рассердилась, раскричалась на молодую и давай ее ругать. А та, прислонясь к столу, играла своим пояском; не пугалась, но и ничего не говорила. Госпожа не знала, что делать, и побила за это палкой своего сына. Юань-фын закричал изо всех сил, и тогда только молодуха пригнула колени и стала просить прощения. Гнев госпожи сейчас же прекратился, и она, опустив свою палку, удалилась. Молодая с хохотом потащила мужа за собой в спальню, отряхнула пыль с его одежды, вытерла у него на глазах слезы, погладила ему рубцы от палки и дала в виде гостинца жужубов и каштанов. Муж утер слезы и просиял радостью.
Молодая заперла дверь и снова стала наряжать мужа, делая его теперь то
князем-старшиной, то жителем Шамо, то, наконец, убрав все прочее, одевала его в роскошное платье, туго затягивала его талию, наряжая его красавицей Юй и заставляя грациозно кружитьсяв танце походных шатров. А то иногда она втыкала себе в волосы фазаний хвост, играла на пибе дин-дин да дин-дин, тоненько так и нежно, - вся комната оглашалась хохотом. Так она стала делать каждый день, и это превратилось у нее в привычку. Из-за идиотства своего сына Ван не позволял себе пройти к молодой и бранить ее, так что даже если и слышал что-либо, делал вид, что не обращает внимания.На одной с ним улице жил цензор Ван. Оба Вана жили друг от друга в расстоянии всего десятка домов, но друг друга не могли переносить. Как раз в это время наступила большая ревизия чиновников, и цензор, боясь, как бы Ван не получил печати Хэнаньского
даотая решил повредить ему на этом пути. Ван знал о его происках и страшно горевал, не представляя себе, что тут можно предпринять.Однажды вечером все рано легли спать. Молодая надела форменную шапку, чиновничий пояс и прочие украшения и принадлежности костюма первого министра. Затем она взяла ножницы и нарезала ими белых ниток, из которых она сделала густые усы. После этого она нарядила двух служанок в синее платье и велела им изображать слуг важного чиновника. Тайно и без позволения оседлала лошадь из конюшни и выехала на ней, сказав шутливо:
- Я хочу заехать к господину Вану! И поскакала к воротам цензора. Там она стала плеткой бить слуг, приговаривая:
- Я ехал к товарищу министра Вану, а совсем не к цензору Вану.
Повернула поводья и вернулась домой. Доехав до ворот, она привратниками по ошибке была принята за настоящего чиновника, и те побежали доложить Вану. Ван быстро вскочил и побежал учтиво встретить. Тут только он узнал, что это шутка снохи. Рассердился страшно.
- Люди только и ходят, что по моим промахам, - говорил он жене, - а тут - на-ка! Всю мерзость моих женских комнат подняли в чужой дом на показ! Ну, знаешь, моя беда невдалеке!
Госпожа рассердилась, побежала в комнату невесткии принялась ее ругательски ругать. Та только и делала, что глуповато усмехалась, ничего решительно не возражая. Хотела бить - не было решимости, хотела ее гнать - не к кому! Оба супруга в злобе и досаде не спали всю ночь.
В это время первым министром был необыкновенно суровый человек. Между прочим, его манеры, внешний вид и наряд слуги - все это в точности скопировала молодая женщина. Цензор Ван тоже был введен в заблуждение и принял ее за подлинное лицо. Он неоднократно выходил караулить у ворот Вана. Была уже середина ночи, а гость от Вана все еще не выходил. Цензор заподозрил, что у первого министра с Ваном имеется какой-то тайный заговор. На следующий день оба Вана были на ранней аудиенции у государя. Цензор, увидев Вана, спросил его:
- Вчера ночью, кажется, наш министр приезжал в ваш дом?
Ван, решив, что он над ним издевается, с лицом, полным стыда, сказал в ответ: «Да-да», и то не очень громко. Цензор еще более стал подозревать Вана, и все его подвохи с этих пор прекратились. Наоборот, после этого он стал особенно дружить с Ваном и радостно его встречать. Ван, убедившись в настоящем положении дел, втайне был рад, но велел жене потихоньку уговорить молодую изменить свое поведение. Та засмеялась и обещала.
Прошел год. Главный министр был отставлен от должности, и как-то случилось, что он послал Вану частное письмо, которое по ошибке попало в руки цензора. Тот сильно обрадовался и начал с того, что поручил кое-кому из хорошо знавших Вана пойти к нему и попросить взаймы десять тысяч лан. Ван отказал. Тогда цензор лично явился
в дом Вана. Ван стал искать свою шапку и халат, но найти того и другого не мог. Цензор ждал его долго, рассердился на его невнимание и в сердцах хотел уже уходить, как вдруг увидел Ванова сына, одетого в царское платье и в шапке с бусами на голове. Какая-то женщина выталкивала его из дверей. Цензор сильно испугался, но потом засмеялся, погладил его, снял с него платье и шапку, связал в одеяло и ушел. Ван быстро выбежал, но гость был уже далеко.Узнав о том, что случилось, Ван от ужаса лицом стал похож на землю и громко заплакал.
- Ну, - сказал он, - это
«вода моего несчастья». Можно, пожалуй, указать уже день, когда заалеет кровью весь мой род!Тут он взял с женой по палке, и оба направились в комнаты. Молодая, догадавшись, что будет, замкнула двери и дала им вволю ругаться и грозить. Ван рассердился и топором раскрыл ее двери. Молодая же, сидя у себя и сдерживая смех, заявила ему:
- Слушайте, отец, - вы не сердитесь! Если здесь будет находиться молодая жена, то и нож, и пилу, и топор, и секиру она сама на себя примет, лишь бы не допустить, чтобы беда обрушилась на обоих родителей. Если я вас вижу сейчас в таком состоянии, то уж не значит ли это, что вы хотите убить меня, чтобы, как говорится,
«залить мне рот».Ван остановился.
Цензор пришел к себе домой и действительно написал обличительный донос, обвиняя Вана в
«следовании не своей колее», причем в доказательство представил царское платье и царскую шапку. Государь был потрясен этим и лично осмотрел вещи. Оказалось, что шапка с привесками была сделана из просяных сластей, а облачение было нечем иным, как рваным холстом и желтыми обертными тряпками. Государь разгневался на ложный донос и велел призвать Юань-фына. Увидя его явно глупое выражение, государь захохотал.- Ах, значит, этот-то и мог стать сыном неба! - сказал он и отдал цензора под суд.
Тогда цензор стал снова обвинять Вана в том, что у него в доме живет человек с нечистой силой, творящий вредные чары. Судебные власти допросили домашнюю прислугу, которая показала, что ничего другого здесь нет, кроме сумасшедшей жены и сына-идиота, которые целый день только тем и занимаются, что играют и смеются. Соседи по дому также не дали никаких иных свидетельств, и цензора приговорили к ссылке в
юньнаньские войска.С этих пор Ван стал считать молодую женщину замечательной, и, видя, что ее мать долго не идет, решил, что она не человек. Подослал к ней жену, чтобы та постаралась выведать от нее, но она только смеялась и ничего не говорила. Жена Вана пристала к ней с расспросами еще и еще, и тогда она, прикрывая рот, сказала:
- Я - дочь
Яшмового Верховного. Разве вы, матушка не знаете?Прошло не особенно много времени. Ван был назначен сановником в столицу. Ему было уже за пятьдесят, и он все время горевал,
что нет внука. А молодая, прожив у них уже три года, каждую ночь спала отдельно от барского сына, так что, повидимому, еще не имела с ним ничего секретного. Госпожа Ван велела унести кровать исказала сыну, чтобы он спал вместе с женой. По прошествии нескольких дней он пришел к матери и заявил:- Кровать-то у меня взяли, а все не возвращают, злые люди!
И старые и молодые служанки все, как одна, так и засверкали зубами, а госпожа закричала на него и вытолкнула вон.
Однажды молодая мылась в своей спальне. Сын Ванов, увидев ее там, захотел помыться вместе с ней. Она засмеялась, остановила его и велела ему пока обождать. Затем, выйдя из комнаты, налила свежей горячей воды в кувшин, сняла с него халат и штаны и с помощью служанки втолкнула его. Почувствовав жар и духоту, он громко закричал, что хочет выйти, но жена не слушала его и накрыла его еще одеялом. Через короткое время звуки прекратились. Открыли, взглянули - мертв. Молодая хохотала вовсю, нисколько не смущаясь. Вытащила его, положила на кровать, вытерла тело насухо, дочиста и покрыла двойным одеялом.
Госпожа, услыхав об этом, вошла в комнату, заплакала, потом стала браниться.
- Ты, сумасшедшая холопка, - кричала она, - за что ты убила моего сына?
- Такого глупого сына, знаете, лучше вовсе не иметь, - смеялась та в ответ.
Госпожа еще более разгневалась и боднула головой молодую. Служанки бросились их разнимать и уговаривать. Как раз во время этой суматохи и ссоры вдруг одна из прислуг доложила:
- Барич дышит!
Госпожа отерла слезы, потрогала его, а от дыхания грудь уже так и заходила. Сильный пот обильно засочился, промачивая насквозь тюфяки и матрацы. Так прошло время, вполне достаточное, чтобы поесть, и пот прекратился. Вдруг больной открыл глаза и стал озираться вокруг на все четыре стороны. Оглядел всех слуг, которых, повидимому, не узнавал.
- Все, что было прежде, я сейчас вспоминаю, - словно проснувшись от сна, сказал он. - Что это значит?
Видя, что слова его имеют смысл, чего не было прежде, госпожа пришла в сильное удивление и потащила его к отцу. Тот и так и этак неоднократно испытывал его, - действительно, не идиот! Отец страшно обрадовался, словно получил какую-нибудь редкостную драгоценность.
Поставили теперь кровать на ее прежнее место, постлали снова на ней одеяло, положили подушку и стали смотреть. Молодой вошел в спальню и выслал всех прислуг. Наутро заглянули в спальню, - кровать была незанятой и стояла зря. С этих пор идиотские выходки с одной стороны и сумасшедшие с другой более не повторялись.
Супруги жили тихо и любовно, согласно, словно лютня цинь и лютня сэ, словно один был тенью другого.
Так прошел с чем-то год. На Вана последовал со стороны одного из приверженцев цензора донос, по которому он был лишен должности и еще потерпел небольшое наказание. У него давно хранилась яшмовая ваза - подарок Гуансийского губернатора, цена которой была несколько тысяч лан. И вот он хотел отдать ее в виде взятки тому, кто, так сказать, занимал дорогу. Молодая увлеклась вазой, держала и рассматривала ее, пока она не выпалау нее из рук и не разбилась вдребезги. Полная смущения и стыда, она сама явилась с повинной. Ваны как раз были в невеселом расположении духа из-за потери должностии, узнав об этом происшествии, рассердились и в оба рта пустились ее ругать. Молодая, вся в гневе, вышла и сказала их сыну:
- Живя здесь в твоем доме, я сохранила в живых и в сохранности не одну только какую-то вазу. Как можно после всего этого не оставить мне никакого, как есть, лица? Говоря с тобой серьезно, я должна тебе заявить, что я не человек. Мать моя в беде, грозившей ей от Грома-Громового, встретила и глубоко почувствовала заступничество твоего отца. Кроме того, у нас с тобой была предопределенная доля на пять лет. В виду всего этого мать и послала меня сюда, чтобы отблагодарить за оказанную ей в свое время милость, а также, чтобы исполнить данный тогда же обет. О тех плевках, о той брани,
которые я терпела здесь у вас, о вытасканных у меня волосах не стоит и говорить: этого просто не сосчитать. Знаешь, почему я не ушла сейчас же? Да потому, что пятилетней нашей любви еще не исполнился срок. Ну, а теперь - зачем мне еще здесь оставаться?И в ярости вышла. Муж погнался было за ней, но она уже исчезла. Ван, придя в себя, все понял и чувствовал себя совершенно потерянным. Полный раскаяния, он видел всю невозможность загладить свою вину.
Молодой Ван вошел в спальню, посмотрел на оставшиеся после жены косметики, на брошенные шпильки и горько заплакал, полный желания умереть. Ему ни сон, ни еда не были сладки, и с каждым днем он все хирел и замирал. Ван, сильно удрученный этим зрелищем, быстро собрался устроить ему, как говорится,
«клеевую скрепу», чтобы рассеять тоску сына, но молодого Вана это не радовало. Единственно, о чем он думал, это - как бы найти хорошего художника, который написал бы портрет Сяо Цуй, чтобы днем и ночью делать у портрета возлияния и читать молитвы.Так прошло чуть ли не два года. Однажды ему случилось возвращаться домой из какой-то чужой деревни. Уже блистала светлая луна. За деревней находился сад с павильоном, принадлежащий родне Вана. Проезжая верхом, Ван за стеной сада услыхал чей-то смех. Остановил за поводья лошадь, велел конюху держать узду, взлез на седло и заглянул в сад: там гуляли и резвились две девушки. Луна зашла за тучи, стало темновато, разобрать было не очень-то легко. Он слышал только, как одна из них, одетая в изумрудное платье, сказала другой:
- Слушай ты, холопка, надо бы тебя выгнать за ворота!
Другая же, одетая в красное, ответила:
- Как так? Ты в саду моей семьи, кого же это собираешься выгонять?
- Ты, холопка, право, бессовестная, - возражала та, в бирюзовом. - Сама не умела быть женой, так что люди ее выгнали, и вдруг нахально признает своим чужое владение!
- А все-таки, знаешь, я лучше тебя, старшей холопки, на которую нет желающего обратить внимание.
Так отвечала ей дева в красном. Ван вслушивался в ее голос - что-то уж больно похож он на голос Сяо Цуй. И Ван громко окрикнул ее. Женщина в бирюзовом ушла.
- Ну, пока что я с тобой спорить не буду, - сказала она на прощанье. - Твой мужчина, смотри, пришел!
Тут дева в красном подошла к Вану: действительно это была Цуй. Вана охватил беспредельный восторг... Она велела ему лезть на забор, затем дала руку и спустила его вниз.
- Два года мы не виделись, - сказала она, - вот и стал ты горстью высохших костей!
Ван схватил ее за руки, а слезы так и покатились. Стал подробно рассказывать, как он о ней все время думал.
- Я, конечно, знала это, - сказала она. - Только, видишь ли, у меня не было лица, с которым я могла бы снова показаться у ваших. Сегодня я забавлялась тут со старшей сестрой, и опять пришлось нам встретиться. Этого достаточно, чтобы убедиться в том, что предопределенной связи судеб избежать нельзя. Пожалуйста, поедем домой вместе. Если же нельзя, сделай одолжение, останемся в этом саду!
Ван согласился и послал слугу, чтобы тот бежал домой и сообщил госпоже. Та в испуге вскочила, села в кресло, которое несут на плечах, и поехала. Там она открыла ключом сад и вошла в павильон. Молодая Ван бросилась к ней, пала в ноги и так ее встретила. Госпожа схватила ее за руки и, проливая слезы, стала усердо докладывать ей о своих ошибках, даже не оправдываясь и не извиняя себя.
- Если ты нимало не помнишь о палках и розгах, то, пожалуйста, поедем вместе домой. Утешь поздний закат дней моих!
Молодая сурово и решительно отказывалась, считая это невозможным. Тогда госпожа выразила опасение, что в этой заброшенной даче слишком дико и тихо, и предлагала обслуживать ее большим количеством слуг, но молодая сказала ей на это:
- Никого из всех этих людей я не желаю видеть. Разве вот тех двух служанок, что в былые дни были со мной с утра до вечера, - к ним я не могу не относиться с любовью и вниманием. Кроме них, еще, пожалуй, я хотела бы какого-нибудь старого слугу, чтобы он стерег у ворот, а в остальных никакой надобности нет!
Как она сказала, так все и было сделано. Под предлогом, что молодой Ван лечится на даче от болезни, ему ежедневно стали посылать туда пищу и все необходимое. На этом и кончили.
Молодая все время уговаривала мужа заключить новый брак, но тот не соглашался. Через год, или около того, у молодой стали вдруг постепенно изменяться по сравнению с прежними брови, глаза и даже голос. Ван достал ее портрет, сравнил - далеко не то, - как будто два разных человека! Ван пришел в сильное изумление.
- Ну-с, - спросила его по этому поводу жена, - посмотри-ка на меня: как я выгляжу теперь по сравнению с той, какой была раньше?
- Красива-то ты нынче красива, - отвечал муж, - но, по сравнению с тем, что было раньше, не то!..
- Что ж, я, пожалуй, состарилась!
- В двадцать-то лет с небольшим разве может человек состариться?
Молодая засмеялась и сожгла портрет. Ван бросился спасать его из огня, но от него остался лишь пепел. Однажды она сказала мужу:
- Когда мы еще жили дома, наша мама сказала мне, что я до смерти не
сделаю кокона. Теперь оба наших родителя состарились, а ты - сирота. Я же, говорю серьезно, не могу родить дитя и боюсь, как бы не помешать твоему потомству. Поэтому прошу тебя взять себе в дом жену. Пусть она с утра до вечера служит свекру и свекрови, а ты будешь себе расхаживать между нами обеими: тоже никакого ведь неудобства от этого не будет!Ван согласился с этим и понес брачные подарки в дом сановника первой степени Чжуна. Приближался счастливый срок. Молодая приготовила свадебное платье, туфли и препроводила это в виде подарка к свекрови. Когда новобрачная вошла в ворота дома, то вдруг оказалось, что ее речь, вид, манеры ходить и двигаться ни на волос не отличались от Сяо Цуй. Сильно изумленный при виде этого, Ван поехал на дачу, но куда девалась Сяо Цуй, никто не знал. Ван спросил у служанок. Они достали красный платок и сказали ему:
- Барыня ушла на время к себе домой проведать мать и оставила вот это для передачи вам, барин!
Ван развернул платок. Там оказалось завязанное в узел яшмовое
цзюе. Ван про себя догадался уже, что она не вернется, забрал служанок и увел их домой.Он ни на час, ни на минуту не забывал о Сяо Цуй. На его счастье, сидя с новой женой, он испытывал то же, что было бы при виде его старой любви. Он понял теперь, что Сяо Цуй предвидела брак с девицей Чжунов и изменила заранее свой вид, дабы утешить его в будущем.