ХИМЕРЫ ПЫН ХАЙ-ЦЮ

Когда Цю пришел, сели пить. Пока пили, кто-то постучал в ворота. Мальчик, прислуживавший в кабинете Пына, вышел к дверям. Оказалось, какой-то молодой ученый желает видеть хозяина. Пын вышел из-за стола и чинно попросил гостя войти. Обменялись приветствиями, сели в кружок. Пын спросил, где гость живет и из какого он рода.

- Я из Гуанлина, - сказал гость. - Фамилия у нас с вами, сударь, одинаковая, а звать меня Хай-цю. Эта прекрасная ночь застала меня в гостинице, и мне стало как-то особенно тяжело. До меня дошли слухи о вашей высокой и тонкой образованности, и вот я являюсь к вам без всякого третьего лица!..

- Вы, значит, - сказал он радостно, - мой сородич...

Вечер этот, что за вечер?
Гостя милого встречаю

- Как прикажете, - сказал Пын.

- А что, у вас в Лайе нет ли какой-либо известной певицы?

- Нет, не имеется, - отвечал Пын.

Гость погрузился в молчание и так сидел довольно долго. Потом обратился к мальчику.

- Вот что, - сказал он, - я только что позвал кой-кого... Там, за воротами... Проводи-ка сюда

Мальчик вышел и действительно увидел какую-то девицу, прохаживающуюся перед дверями дома. Мальчик поманил ее и привел к гостям. Ей было лет дважды восемь, может быть, несколько больше... Настоящая бессмертная фея наяву!

Пын был совершенно ошеломлен... Усадил ее... На ней была ивово-желтая накидочка, и запах ее духов сразу же наводнил все углы.

- Ну что, - спросил ее участливо гость, - очень трудно небось было бежать за тысячу ли?

- Как же, как же, - с улыбкой сказала дева.

Пын был весь удивление и стал было ее расспрашивать, но гость уже обратился к нему.

И дева запела:

Человек без страсти, чувства и любви,
Ты повел уж коня мыть на весенний прудок...
Вот уж голос твой томительно далек...
Конь твой ржет, но он не виден даже мне!
А над Цзяном свод небес так чист, высок,
И в горах так слабо светит лунный рог!

Пын был вне себя от изумления, сидел и беспрерывно хвалил.

- От Западного озера до нас разве одна тысяча ли? И вдруг вы что-то крикнули - а приглашенная уже здесь! Уж не бессмертный ли вы волшебник?

Ну, о бессмертном смею ли я и говорить, - ответил гость. - Просто я, знаете, смотрю на десятки тысяч ли,как на свой двор! А вот что, господа: сегодня вечером на Западном озере воздух и луна великолепны, как никогда. Нельзя, право, чтоб нам туда не заглянуть! Могли ли бы вы пойти со мной погулять?

Пын согласился, желая внимательнее присмотреться к причудам гостя.

- Очень буду рад, - сказал он.

- В лодке? На коне? - спросил гость.

Пын подумал и решил, что в лодке будет интереснее.

- Хотелось бы в лодке,- ответил он.

- Здесь у вас, - сказал гость, - скричать лодку будет, пожалуй, далековато. А вот на Небесной Реке - там, наверное, должен быть перевозчик! С этими словами он помахал рукой кому-то в воздухе.

- Лодка, сюда! - крикнул он. - Эй, лодка, сюда! Мы хотим ехать на Западное озеро... За платой не постоим!..

Не прошло и мгновенья, как из пространства слетела к ним ярко расписанная ладья. Ее окружали со всех сторон пары-тучи. Все влезли в ладью и видят, что в ней стоит человек с коротким веслом в руках, а к веслу плотными рядами приткнуты длинные перья, так что оно с виду напоминает перовой веер.

Человек взмахнул веслом - и чистый ветерок загудел вокруг них, а ладья стала плавно вздыматься и уноситься в выси туч. Она плыла по направлению к югу - мчалась, как стрела.

Миг - и она уже опустилась на воду. В лодке слышно было лишь нытье скрипок и флейт; в уши вонзались звуки поющих. Вышли, стали смотреть. Луна отпечаталась в волнах, одетых туманом, от гуляющих озеро - словно людная улица

Рулевой перестал двигать веслом, предоставив теперь лодке плыть самой. Всмотрелись пристальней - и впрямь это было Западное озеро.

Тогда гость прошел на корму, достал оттуда диковинные яства и чудесное вино и, весь в радостном возбуждении, стал перед гостями пить.

Гость взмахнул чаркой и сказал, подав ее деве:

- Это втяни! Милую я провожаю!

Пока дева пила, Пын, весь в любовном томлении, ходил возле нее взад и вперед, охваченный одной лишь страшащей его мыслью, что она уйдет. Он тронул ее ногой, и дева косою волною очей послала ему взгляд, от которого Пын взволновался страстью еще пуще прежнего. Он требовал назначить срок следующему свиданию.

- Если вы любите меня, - сказала дева, - вы только спросите и назовите имя Цзюань Нян... Не найдется меня не знающих!

Гость сейчас же взял у Пына шелковый платок и передал его деве.

- Вот я за вас назначу срок, - сказал гость. - Пусть это будет через три года!

С этими словами он поднялся с места, посадил деву к себе на ладонь и произнес:

- О фея! О фея!

И сейчас же ухватился за окно соседней ладьи и втолкнул в него деву. Отверстие окна было всего в несколько дюймов, так что дева продвигалась, распластавшись и извиваясь, как змея, но не чувствовалось, чтобы ей было узко.

И вдруг с соседней ладьи послышался голос:

- А, Цзюань Нян пробудилась!

И сейчас же лодка заработала веслами и отплыла. Затем уже издали было видно, как она дошла до берега и остановилась. Видно было также, как люди вышли из лодки нестройной толпой и исчезли.

Настроение у плывших сразу упало, и Пын стал говорить со своим гостем о том, что ему хотелось бы выйти на берег и вместе с ним посмотреть, как там и что.

Только что они стали это обсуждать, как ладья сама собой уже причалила. Вышли из лодки и резвым шагом стали от нее уходить.

Пыну показалось, что он прошел уже ли с чем-то, как вдруг подошел отставший гость. Он подвел к Пыну коня и дал ему держать его, а сам сейчас же опять ушел.

- Подождите, - сказал он, - я займу еще пару коней и приду опять.

Прошло порядочное время, а он все не появлялся. Прохожие стали уже редеть. Пын взглянул на небо: косая луна уже катилась к западу, и цвет неба шел к утренней заре.

Куда пошел Цю, ему было неизвестно. Он держал коня и ходил с ним взад и вперед, не имея определенного решения: не то двигаться дальше, не то идти назад. И так, с поводьями в руках, он дошел до места, где причалила ладья, но и сама ладья и гость уже исчезли.

Пын не заметил, как дело уже подошло к полудню. Тогда он решил, что, пожалуй, лучше всего будет пока что разузнать о Цзюань Нян, а там уже потихоньку можно будет собрать сведения о Цю. Решив так, стал спрашивать, называя всем имя Цзюань Нян, но таковое было никому неизвестно. Настроение у него стало еще хуже, безрадостнее...

На следующий день он поехал дальше. Конь был смирный, хороший. На его счастье, он не хромал и не слабел, но вернулся Пын домой только через полмесяца.

Когда все трое сели в ладью и поднялись в воздух, мальчик, прислуживавший в кабинете Пына, пришел в дом, где жила семья, и доложил, что барин исчез, как ангел. В семье стали плакать и причитать: думали, что он уже не вернется. И вдруг Пын привязал коня и входит в дом... Семья была радостно поражена, столпилась вокруг него, принялась расспрашивать, и наконец-то Пын рассказал им подробно о всей этой приключившейся с ним небывальщине.

Однако, рассказывая, он подумал, что ведь он вернулся-то в свое село и к своим колодцам один. А вдруг да семья Цю начнет дознаваться, как это так случилось! Ему стало при одной этой мысли страшно, и он запретил своим домашним что-либо распространять.

Во время рассказа Пын упомянул и том, как у него появился конь. Публика гуртом повалила в конюшню посмотреть на коня, подарок святого чародея. Пришли - а конь вдруг куда-то исчез. Остался только Цю. Он был привязан к яслям соломенною крутенкой.

В крайнем изумлении от этого зрелища побежали к Пыну, зовя его выйти посмотреть. И Пын увидел, что Цю стоит, опустив голову в колоду, с лицом, мертвым, как пепел. Пын задал ему вопрос, тот не ответил, и только глаза его то открывались, то закрывались. Больше ничего...

Пын совершенно не мог вынести этого зрелища, отвязал Цю и положил его на кровать. А Цю лежал, словно лишившись и души и дыханья. Стали вливать ему в рот суп, вино - он понемногу уже мог глотать... Наконец, среди ночи начал слегка оживать, и вдруг остро захотел на двор. Пошли с ним, поддерживая и помогая; он положил там несколько кусков конского кала...

Покормили его еще, попоили, и, наконец, он смог говорить. Пын подошел к кровати и стал его подробно расспрашивать.

- Как только мы сошли с ладьи, - рассказывал Цю, - этот самый человек отвел меня поговорить с ним. Мы пришли в какое-то совершенно безлюдное место, и он в шутку хлопнул меня по затылку. И вдруг я потерял сознание, почувствовал томление и свалился с ног. Полежав так ничком, через некоторое время я очнулся, оглянул себя: а я, оказывается, уже стал лошадью. Я все ясно понимал, только не мог говорить... Эта, знаете, история - большое для меня унижение, стыд и срам... В самом деле, нельзя, скажу я вам, доводить об этом до сведения моей семьи... Умоляю вас - не выдавайте меня!

Пын обещал. Велел заложить повозку с верховым и быстро поехал провожать его домой.

За столом появилось несколько гетер - певиц... Все они подходили и почтительно представлялись гостям. Лян спросил, куда делась Цзюань Нян. Слуги доложили, что она больна. Хозяин разгневался.

- Эта девчонка, - кричал он, - зазналась, цену сама себе вздувает!.. Веревкой связать ее и сюда привести!

Пын, услыхав имя Цзюань Нян, поразился этим и спросил, кто она такая.

- А это - веселая дама, - сказал хозяин, - певичка. Но она, скажу вам, первая во всем Гуанлине. Теперь, изволите ли видеть, у нее завелась кое-какая известность, - так, не угодно ли, сейчас уж и зазналась, сейчас уж и неприлично себя ведет!

Пын решил, что совпадение имени в данных обстоятельствах совершенно случайно. Тем не менее сердце стучало, и его охватило нетерпение: страстно захотелось хоть раз на нее взглянуть.

Вскоре пришла и Цзюань Нян. Хозяин обеда принялся ее отчитывать и журить. Пын внимательно ее рассматривал: так и есть, она самая - та, которую он видел тогда в средине осени.

- Она, знаете, мне давно знакома, - сказал Пын хозяину. - Сделайте мне одолжение, простите ее!

Цзюань Нян тоже пристально посмотрела на Пына и, повидимому, тоже была поражена.

Лян не нашел времени во все это вникать, а просто велел всем сейчас же взяться за чарки и действовать.

- А помните ли вы еще, - спросил Пын, - песню про беспутного молодца или уже забыли?

Цзюань Нян все больше и больше пугалась. Устремила на Пына глаза и только по прошествии некоторого времени стала петь известную уже Пыну песню. А он слушал этот голос - и он так живо ему напомнил ту осень!

С вином покончили, и хозяин велел ей услужить гостю в спальне. Пын схватил ее за руку и сказал:

- Неужели ж наконец-то сегодня происходит наше свиданье, условленное три года тому назад? Цзюань Нян принялась рассказывать.

Пын рассказал ей в свою очередь, как было дело, и оба от удивления только и делали, что вздыхали. Цзюань Нян припала к его груди и зарыдала.

- Святой чародей, - говорила она, - был нам милым сватом. О сударь, не смотрите на меня, как на вихревую пыль, которую можно только бросить, и не переставайте помнить о женщине, живущей в море скорбей и мук!

- Ни на один день, - отвечал ей Пын, - у меня из сердца не уходило то, что было сказано и условлено тогда в ладье. Если бы ты, милочка, только захотела, то я не пожалел бы для тебя потоком опорожнить мошну, даже коня продал бы!

На следующий день он довел все до сведения Ляна, занял деньги у своего служилого родственника и за тысячу лан вымарал имя Цзюань Нян из списков гетер. Забрал с собой и приехал с ней домой.

Как-то они зашли с нею в его загородный дом. Там она все еще могла узнать, где они в тот год пили.

Писавший эту странную историю скажет так: Лошадь - и вдруг человек! Надо полагать, что и человек-то был... лошадь!

Да если б он и был настоящей лошадью, было бы, право, жаль, что он не человек!