ИЗГНАННИЦА ЧАН Э

Цзун Цзы-мэй из Тайюаня, учащийся студент, ездил вместе со своим отцом. Как-то раз на пути они временно остановились в Гуанлине. У отца была старая знакомая старуха Линь, жившая под Красным Мостом. Однажды, проходя вместе с сыном по мосту, он встретил ее. Старуха настойчиво приглашала их зайти к ней. Заварила чай, стала беседовать.

Какая-то девушка очутилось с ней рядом. Это была исключительная красота! Старик усердно ее расхваливал. Старуха, глядя на Цзуна, говорила:

Отец поторопил сына встать из-за стола и велел поклониться старухе.

- Одно слово - тысяча золотом! - сказал он.

Перед этим, оказывается, старуха жила одинокой, как вдруг к ней сама явилась эта девушка, жалуясь на свое сиротство и свои беды. Старуха спросила, как ее зовут. Оказалось, что ее имя Чан Э. Старухе она понравилась, и та оставила ее у себя жить. Сказать правду, она рассчитывала на то, что девушка будет для нее, что называется «редкостно-ценным товаром».

Цзуну в это время было четырнадцать лет. Поглядев на девушку, он в душе ликовал и решил, что отец непременно закрепит дело сватовством. Но отец, вернувшись с ним домой, как будто забыл об этом. Сердце студента горело, накаливалось. Он тайно от отца сказал матери. Узнав об этом, отец засмеялся.

- Послушай, - сказал он, - да ведь тогда я просто с жадной старухой пошутил! Она не знает даже, если продать желтое золото, сколько за него взять! Ну, а я разве мог об этом так легко говорить?

Через год отец и мать одновременно умерли. Цзы-мэй не мог забыть своего чувства к Чан Э и к концу траура поручил кой-кому передать о его намерениях старухе Линь. Сначала старуха не приняла предложения. Цзун рассердился.

Старуха сказала на это следующее:

- Я тогда, вероятно, пошутила с твоим отцом и обещала. Может быть это и было - только окончательных слов мы не говорили. Вот я, значит, и забыла совершенно... Ну, раз ты теперь об этом заговорил, то разве держу я ее, чтобы выдать за «небесной милостью царя»? Скажу коротко: я каждый день ее снаряжала и готовила - но, действительно, имела в виду обменять ее на тысячу золотом. Теперь же прошу лишь половину - идет?

Цзун рассчитал, что ему будет трудно это устроить, и дело оставил.

Как раз в это время по соседству с западной стороны сняла помещение одна вдова, у которой была дочь, достигшая уже шпилек в прическе. Ее звали детским именем Дянь Дан. Цзун случайно ее увидал и нашел, что она по красоте и изяществу не уступит Чан Э. Стал думать о ней с любовью и постоянно старался открыть себе доступ к ней разными подарками. Через некоторое, довольно продолжительное время она стала понемногу привыкать к нему, и нет-нет, да пошлет, бывало, взором ему свое чувство. Однако как ни хотелось им поговорить, подходящего случая не было.

Как-то вечером она перелезла через стену, чтобы попросить огня. Цзун был в восторге, схватил ее, задержал, и с этих пор они радостно слюбились. Цзун предложил пожениться, девушка отказывалась, говоря, что ее старший брат ушел с товаром и еще не вернулся домой. С этих пор они пользовались всяким предлогом, чтобы друг к другу заходить, и их взаимные отношения стали уже совершенно интимными.

Однажды Цзуну случилось проезжать по Красному Мосту. Заметив, что в воротах стоит Чан Э, он помчался мимо нее. Чан Э смотрела на него и подзывала рукой. Цзун остановился. Девушка позвала снова, и он въехал. 0на стала ему выговаривать за нарушение обещания. Цзун рассказал, как было дело, и вошел в комнаты. Девушка достала слиток желтого золота и хотела вручить ему, но Цзун не брал, отказывался и говорил:

- Я считал уже своей судьбой разлуку с тобою навсегда. Вот почему и стал искать на стороне. Взять золото и думать о тебе - значило бы нехорошо поступить с другой. Взять золото и не думать о тебе - значило бы провиниться перед тобой. Нет, в самом деле - я не решаюсь брать на себя тяжести проступка перед кем-либо. Девушка долго молчала.

- О твоем уговоре, - сказала она, наконец, - я отлично осведомлена. Этому делу никоим образом не бывать. Но даже допустим, что оно совершится, я не буду сердиться и роптать на твою измену. Скорее уходи, - старуха идет!

Цзун в полном замешательстве не знал, на что решиться, взял золото и поехал домой. Нити мыслей у него жестоко перепутались, и в какую сторону идти, вперед ли, назад ли, он совершенно себе не представлял.

Через ночь он осведомил об этом Дянь Дан. Дянь Дан была вполне согласна с тем, что он сказал, и советовала ему взять в жены Чан Э. Цзун молчал. Она выразила тогда желание стать низшей, наложницей. Цзун обрадовался этим словам и сейчас же послал сваху с деньгами к старухе Линь. Та не сказала ни слова и отдала Цзуну Чан Э.

Когда Чан Э вошла в дом, Цзун передал ей слова Дянь Дан. Чан Э слегка улыбнулась и сделала вид, что очень одобряет. Цзун, обрадованный таким ее отношением, хотел сейчас же сказать об этом хоть слово Дянь Дан, но посещения Дянь Дан давно уже прекратились. Чан Э, понимая, что это сделано было ради нее, решила на время отправиться домой проведать старуху и нарочно дать Дянь Дан случай прийти. При этом она велела Цзуну украсть у нее привесный карманчик.

Действительно, после ее ухода Дянь Дан явилась, и Цзун стал с ней обсуждать их дальнейшие планы. Она только и сказала на это, чтобы он не торопился. Затем она сняла платье и стала любовно с ним шутить.

- У вас, сударь, по отношению к некоторым сердце одно, а по отношению ко мне - двойное. Человек с душой изменника! Позвольте после этого прервать с вами всякие отношения!

Цзун исчерпал все, что мог придумать, лишь бы удержать ее и рассеять недоразумение, но она не слушала и решительным шагом вышла.

С тех пор как Цзун женился на Чаи Э, его дом сразу же стал богатеть. Потянулись непрерывной линией высокие здания и длинные переходы, заполнившие собой улицу во всю длину.

Чан Э любила шутить, острить, балагурить. Как-то раз она углядела картину, изображавшую красавицу.

- Если хочешь их повидать, - ответила Чан Э, - это будет нетрудно.

При этом она то вырастала, то уменьшалась, то полнела, то худела, изменяя свой вид сообразно требованиям того или другого момента. Она сама и все ее позы были точь-в-точь, как на картине. Во время представления вышедшая со двора служанка совершенно не могла ее признать, испугалась и спросила у своих подруг, кто это. И только внимательно всмотревшись, она узнала ее, вскрикнула от изумления и засмеялась. Цзун был доволен,

- Вот у меня есть своя красавица, - сказал он, - а вместе с ней все красавицы тысячелетий очутились в моей спальне!

Однажды ночью, только что он крепко уснул, ворвалось в дверь несколько человек, и на стены стрельнули лучи света. Чан Э быстро вскочила.

- Воры пришли, - сказала она в испуге. Цзун, только что проснувшись, хотел было кричать и звать людей, но какой-то человек приставил к его шее сверкавшее лезвие, и Цзун, трясясь от страха, не смел дохнуть. Другой человек схватил Чан Э, взвалил себе на плечи, и с шумом все они исчезли. Теперь только Цзун закричал. Сбежалась прислуга.

Оказалось, что все драгоценности, бывшие в спальне, целы: не пропало ни мельчайшего пустяка.

Цзун сильно загрустил и, весь придавленный горем, потерял способность соображать. У него не стало больше почвы для сердечных чувств. Пожаловался правителю. Тот послал погоню, чтобы схватить злоумышленников, но никаких решительно вестей о них не было.

Так потянулись нудной чередой три-четыре года. Погрузившись в горькие думы, Цзун часто испытывал в себе отсутствие всякой привязанности к жизни.

Под предлогом явки на экзамен он поехал в столицу. Прожил там полгода, и все время следил, выискивал, выспрашивал, дознавался - не было способа, к которому бы он не прибегал. Вот как-то раз совершенно случайно, проезжая по переулку Яо, он встретил какую-то девушку с грязным лицом, в рваном платье, еле-еле ковыляющую, словно нищая. Он остановился, посмотрел на ее лицо - Дянь Дан! Цзун оторопел.

- Как дошла ты до столь печального вида? - вскричал он.

Цзун заплакал, на землю покатились слезы.

- Можно ли тебя выкупить? - спросил он.

- Вряд ли. Боюсь, что хлопот и трат будет много, но ты не сумеешь ничего для меня добиться!

- Должен сказать тебе правду, - продолжал Цзун, - за эти годы у меня, как всем известно, появились изрядные достатки. Жалко, что здесь я на чужой стороне и денег на прожитие у меня в обрез. Я не откажусь выпростать всю мошну и продать коня, но, если то, что требуется для выкупа, слишком велико, придется вернуться домой, похлопотать и как-нибудь устроить!

Она назначила ему выйти завтра на западную стену и встретить ее в ивовой роще. Сказала еще ему, чтобы он пришел один и не брал с собой человека. Цзун обещал.

На следующий день он направился туда пораньше, дева оказалась уже на месте. Она была одета в кафтанчик, свеженький, светленький и выглядела совершенно не тою, что вчера. Удивленный Цзун поинтересовался узнать, как это случилось.

Прошли несколько шагов к северу и очутились у самого ее дома. Тут она сейчас же достала закусок, вина, села с ним и стала весело болтать. Цзун стал подговариваться, чтобы ехать домой вместе.

- У меня, знаешь, слишком много мирских пустяков, меня обременяющих, так что идти с тобой я не могу. А вот вести о Чан Э, скажу определенно, до меня дошли!

Цзун бросился к ней с вопросом, где Чан Э.

- Где она пребывает и куда ходит, все это окутано туманом некоей дали, некоей выси, непонятной и непостижимой, так что я, пожалуй, не сумею тебе рассказать во всех подробностях. Но в западных горах живет одна старая монашенка, кривая на один глаз. Спроси ее - она наверное знает!

Затем оставила его у себя спать. Утром на рассвете она указала ему тропу, по которой Цзун дошел до места. Там стоял старый буддийский храм. Все его стены вокруг окончательно разваливались. В чаще бамбуков была келья, крытая соломой. В келье сидела старая монахиня и чинила свой халат. Увидя, что пришел гость, она выказала к нему полное равнодушие, оставив его без привета и поклона. Цзун сложил руки в жест приветствия, и только теперь она подняла голову и обратилась к нему с вопросом. Цзун назвался и сейчас же сообщил ей, кого он здесь ищет.

- Мне уже восемьдесят лет, - сказала монахиня, - я стара, слепа и от мира совершенно отошла. Откуда мне знать вести о красавицах?

Цзун настойчиво упрашивал, и монахиня стала уступчивее.

- Сказать по правде, - промолвила она, наконец, - я ничего о ней не знаю. А вот завтра вечером ко мне зайдут две-три родственницы, молодые девушки. Может, они осведомлены о ней - это мне неизвестно. Ты приди сюда завтра вечером!

Цзун вышел. Когда на следующий день он снова появился, то монахиня куда-то ушла, и обломки ворот были закрыты. Цзун стал выжидать. Прошло много времени, часы уже торопились вперед. Светлая луна взошла в выси. Ночной ворон грустно каркал. Цзуна охватывал страх. Он не знал, куда ему теперь деваться, и принялся нерешительно бродить взад и вперед.

В это время он издали увидел нескольких девушек, пришедших откуда-то к храму. Глядь, и Чан Э тут! Цзун обрадовался до исступления, сорвался, бросился к ней и схватил ее за рукав.

- Ты насмерть перепугал меня, грубый человек! - вскричала Чан Э. - Какая досада, что у этой Дянь Дан такой щедрый язык! Из-за нее придется дать чувству и страсти себя опутать!

Цзун увлек ее, чтобы где-нибудь сесть, схватил за руки и стал на все лады ее ласкать. Рассказал ей о всех своих бедах и мытарствах, и сам не заметил, как растрогался печалью.

Цзун не послушался, поник головой и стал ронять слезы. Дева взглянула вдаль.

- Слушай, - сказала она, - сестры идут сюда!

Только что Цзун оглянулся вокруг, как Чан Э уже исчезла. Цзун рыдал до потери голоса. Ему не хотелось больше жить, и, сняв пояс, он удавился. И вот в темном-темном забытьи он чувствует, как душа его уже вышла из своей оболочки и в грустном унынии не знает, куда теперь направиться. Вдруг он видит, что пришла Чан Э, схватила его, подняла вверх, так что ноги его отделились от земли, и втащила в храм. Потом сняла труп с дерева, толкнула его в храм и крикнула:

- Глупый ты, глупый ты! Чан Э, смотри, здесь!

И он вдруг словно проснулся от сна. Когда он несколько отошел, дева сказала с гневом в голосе:

- Ах ты, подлая холопка Дянь Дан! Меня погубила и милого убила! Этого я тебе уж простить не могу!

Цзун сошел с горы, нанял повозку и поехал домой. Там он велел слугам собрать вещи, двинулся обратно, выехал на западную стену столицы и явился к Дянь Дан поблагодарить ее.

Когда пришел туда, то дом оказался каким-то другим. Изумленный, вздыхая от неожиданности, он повернул обратно и втайне был доволен, что Чан Э не знает об этом. Когда же он въехал в ворота, то она уже встречала его с улыбкой.

- Ну, что, сударь, - спросила она, - видел ты Дянь Дан?

Цзун, сраженный этим вопросом, ответить не мог.

- Слушай, сударь, - сказал она. - Уж раз ты нарушил верность Чан Э, то где тебе достать Дянь Дан? Будь добр, посиди-ка здесь, подожди. Она сама должна сюда прийти.

Не прошло и небольшого времени, как Дянь Дан и в самом деле явилась и, растерявшись, порывисто припала к дивану. Чан Э сложила пальцы и дала ей щелчок:

- Ты, бесовская твоя головушка! Немало погубила ты людей!

Дянь Дан била лбом в землю, только и умоляя, что об избавлении от смерти какой угодно ценой.

- Ты столкнула человека в яму, - сказала Чан Э, - и еще хочешь освободиться от тела для занебесных пустот!.. Вот что, слушай, Одиннадцатая из дев «Просторно - студенного чертога» не сегодня-завтра спускается в мир, чтобы выйти замуж. Нужно будет ей вышить сотню подушек и сотню пар башмачков, Иди-ка со мной, и будем вместе работать!

Дянь Дан ответила ей почтительным тоном:

- Я бы просила разрешения работать отдельно и посылать вещи в известные сроки.

Чан не соглашалась.

Дянь Дан кинула взор на Цзуна. Тот засмеялся, но ничего не сказал. Дянь Дан посмотрела на него гневными глазами и попросила позволения вернуться домой, заявить своим. Чан Э позволила, и она ушла.

Цзун поинтересовался узнать ее прошлое и выяснил, что она - лисица с Западных Гор.

Он купил возок и стал ее поджидать. На следующий день она и в самом деле явилась. Домой поехали все вместе. Если кто-нибудь любопытствовал на этот счет, то Цзун правды не говорил.

Однако с тех пор как Чан Э во второй раз вернулась домой, она стала вести себя серьезно, не острила, как повеса, и не хохотала. Цзун стал ее всячески понуждать к разным нескромным шуткам, но она ограничивалась тем, что учила проделывать их Дянь Дан. Дянь Дан отличалась сметливостью исключительной и ловко кокетничала.

Чан Э любила спать одна и все время отказывалась, как говорится, «замещать вечера». Однажды ночью, когда водяные часы ударили уже три, до нее все еще доносился из комнаты Дянь Дан раскатистый, беспрерывный смех. Она послала служанку подкрасться и подслушать, что там такое. Служанка вернулась, в чем дело не сказала, а только попросила самое госпожу пройти туда. Чан Э припала к окну, взглянула... Оказывается, Дянь Дан, в румянах и наряде, изображает ее, а Цзун хватает, обнимает и зовет ее Чан Э. Чан Э усмехнулась и отошла. Не прошло и нескольких минут, как вдруг совершенно неожиданно у Дянь Дан заболело сердце. Она быстро накинула на себя платье и потащила Цзуна за собой в помещение Чан Э. Войдя в двери, она тут же пала к ее ногам.

Дянь Дан била головой в землю и твердила лишь, что сознает свою вину.

- Выздоровела ты! - сказала Чан Э.

Дянь Дан поднялась, проронила усмешку и вышла. Как-то раз она шепнула тайком Цзуну:

Цзуну не верилось, и он в шутку держал с ней пари. Когда Чан Э усаживалась, скрестив ноги, то зрачки ее закрывались, словно она погружалась в сон. Дянь Дан потихоньку достала яшмовую вазу, воткнула в нее иву и поставила на столик, а сама спустила волосы, сложила ладони рук и стала в позу прислуживающей у нее сбоку. Вишневые губки были полураскрыты, слегка виднелись зерна тыквы. Зрачки ни мало не мигали. Цзун смеялся. Чан Э открыла глаза и спросила, что это значит.

Я изображаю, - сказала Дянь Дан, - Драконову Дочь, что прислуживает Гуань Инь.

Чан Э засмеялась, но в наказание велела ей изобразить, как поклоняется отрок. Дянь Дан подвязала свои волосы, со всех четырех сторон подошла к ней на поклонение, упала на землю, стала так и этак ворочаться, крутиться, принимая всевозможные позы. Она изламывалась налево и направо, так что могла чулками потереть у уха. Чан Э «раздвинула, как говорится, свои щеки» и сидя ткнула ее ногой. Дянь Дан подняла голову, взяла в рот «фениксов крючок», слегка коснулась его зубами. Чан Э шутила и смеялась и вдруг почувствовала, как нить кокетливого чувства поднимается в ней от конца ноги кверху, устремившись прямо в сердечную келью. В мысль проникло беспутство и в сердце блуд. И казалось ей, что она с собой не совладает. Тогда она вся как-то быстро духовно подобралась и крикнула на Дянь Дан:

- Ты, лисья холопка! Смерть бы тебе - вот что! Ты что же, так и будешь морочить людей без разбора?

Дянь Дан испугалась, разинула рот, бросилась наземь. Чан Э опять принялась ей строго выговаривать. Все же бывшие тут ничего не понимали.

- Лисий нрав у нашей Дянь Дан, - говорила Цзуну Чан Э, - не исправляется к лучшему. Вот и меня она чуть не одурачила, и если б только я не была из тех, у кого давние корни пущены глубоко, то разве трудно упасть в эти тенета?

С этой поры она всякий раз, как виделась с Дянь Дан, обращалась с ней очень сурово, и та стала ее все больше и больше бояться.

- Я у нашей барыни, - заявила она как-то Цзуну, - в каждой части ее тела, во всей ней, не найду решительно ничего такого, чего бы я не любила, как родного, самым сильным чувством. А между тем и сама не заметила, как вышло так, что я не только не смею приласкаться к ней, но уже и допустить этого, пожалуй, не могу!

Цзун передал это Чан Э, и та стала обращаться с ней, как в первое время. Однако, считая их забавы и шуточки бесчинством, она неоднократно делала Цзуну предостережения и внушения, но тот не мог ее послушаться, и вслед за ним все служанки, старые и молодые, наперерыв старались фамильярно шутить и играть с хозяевами.

- Беда пришла, - вскричала она. - Ну, что я говорила?

Пошли, осмотрели - спасти уже было невозможно. Послали человека сказать об этом отцу служанки. Этот человек, всегда отличавшийся безнравственным поведением, прибежал с криком, взял на плечи труп и внес в гостиную, где стал браниться на тысячи ладов. Цзун заперся у себя, дрожал от страха и не знал, что предпринять. Чан Э вышла и стала журить этого человека.

- Хозяин этого дома довел своими шутками служанку до смерти. Закон не дает способа откупиться. А между тем, как знать, что тот, с кем приключилась столь неожиданная смерть, не оживет снова?

- Все четыре конечности ее уже обледенели, - кричал отец служанки, - какой тут еще может быть разговор о ее жизни?

- Не ори, - сказала Чан Э. - Допустим, что она не оживет! Ну что ж? Известно ведь, что на то есть у нас судья!

С этими словами она вошла в горницу, потрогала труп. Глядь - служанка уже оживает и встает вслед за движением ее руки. Чан Э повернулось и закричала гневно:

- К счастью, наша прислуга не умерла. Как ты, вор этакий, холоп, мог тут так бесчинствовать? Свяжите-ка его соломенными веревками и отправьте в управление!

Человек не мог ничего возразить, стал на колени и умолял простить его.

- Ну, раз ты сознаешь свой проступок, - сказала Чан Э, - я тебя временно избавлю от суда. Однако такие, как ты, скверные людишки, все то так, то этак: ничего определенного. Если оставить у нас твою дочь, то в конце концов она станет для нас источником всяких бед. Нужно будет, чтобы ты ее сейчас же увел отсюда, а уплаченные за нее деньги - сколько там было - изволь поскорее вернуть и устраивайся как знаешь!

И послала его под конвоем нескольких человек, велев им позвать двух-трех стариков из его деревни и просить их подписаться в качестве свидетелей под контрактом. После этого она крикнула служанке, чтобы та подошла к ней, и велела ее отцу самому спросить, нет ли у нее какого-либо нездоровья.

- Нет, - отвечала она.

Только после этого она вручила дочь отцу и отослала их. Затем она собрала всю прислугу, сделала им выговор и всех поколотила.

Кроме того, она позвала Дянь Дан и наложила на нее строжайший запрет поступать так в дальнейшем.

- Теперь только я поняла, - сказала она Цзуну, - что тот, кто стоит над людьми, даже в улыбке не может себе позволить легкомысленной несерьезности. Начало всех этих штук идет от меня, а зло, видишь, потекло теперь так, что и остановить невозможно. Горе - это мрак, радость - это свет, и, когда свет достигает предельной высоты, рождается мрак. В этом заключается судьба людей, идущая по какому-то кольцу. А на эту беду со служанкой я смотрю, как на некоторое постепенное осведомление нам, идущее от духов с того света. И если мы будем по-прежнему пребывать в грубом омрачении, то вслед этому настигнет нас и полная, сокрушительная погибель.

Цзун с большим почтением выслушал ее, а Дянь Дан со слезами на глазах молила вытащить, освободить ее. Тогда Чан Э ухватила ее за ухо и отпустила только через некоторое время. Дянь Дан на минуту погрузилась в забытье, и вдруг, словно пробудилась от сна, начала бросаться куда попало и в радостном восторге пела и танцевала.

С этих пор в женской половине у Цзуна стало чисто, чинно: никто не смел шуметь.

Служанка добралась до своего дома и внезапно, без всякой болезни, умерла. Отец ее вручил выкупные деньги деревенским старикам и поручил им просить от его имени Чан Э сжалиться над ним и простить. Она согласилась и пожертвовала ему, из чувства к своей бывшей прислуге, дерево на гроб, с чем и отпустила стариков.

Цзун часто горевал, что у него нет сына. Как вдруг однажды Чан Э в животе своем услышала плач мальчика. Взяла нож, распорола себе левые ребра и вытащила - впрямь: мальчик!

Прошло еще немного времени, как она опять понесла. Снова раскрыла себе правое ребро и вытащила девочку. Мальчик был ужасно похож на отца, а дочь на мать. И сына и дочь просватали за потомственную знать.

«Ян - свет в зените, Инь - мрак рождается» - верховные слова! А все-таки, если у меня в спальне завелась фея, которая, на мое счастье, может довести до апогея мою радость, уничтожив мои беды; может вскормить мою жизненную мощь и задавить мою смерть, - то в радостях подобного царства состариться - что ж? Хорошо бы! А фея, видите ли, в нем тоскует!

Конечно, то, что она сказала о вычисленном в небесных вращениях судеб вечном круговом движении, - правильно, и рассудку надлежит это признать. Тем не менее чем, скажите, объяснить, что в мире бывают люди, находящиеся в долговечном горе, без единого просвета?

При Сун, говорят, жил человек, искавший бессмертного блаженства, но не нашедший его.

- День побыть бессмертно-блаженным, - говаривал он, - и тут же умереть! Нисколько не было б обидно!

На такие слова я, знаете, уже не мог бы улыбнуться!